25 и 26 ноября во флигеле театра «Суббота» раздавались страшно громкие звуки, лампочки слепили глаза, а каноны сценографии и мизансцены были искажены ради того, чтобы погрузить зрителя в темный подвал подсознания вневременного и внелитературного героя, который постепенно сходил с ума в постановке выпускника мастерской Руслана Кудашова Владислава Тутака. По задумке драматурга Сергея Толстикова в одном спектакле — «Родькин чердак» — встретились противоположные по смыслу, но не по значению «Преступление и наказание» Ф.Достоевского и «Воля к власти» Ф.Ницше, над которыми воспарило кафкианское насекомое, чтобы получилось экспрессионистское, психоаналитическое, абсурдистское представление в стилистике «театра жестокости» А.Арто, где нигилизм может быть показателем силы, а декаданс достигает максимума.

Спектакль начинается с актуальной сегодня иммерсивности. Зрителя погружают в состояние дискомфорта, напряжения и тревоги, постепенно увеличивая накал эмоций. Стулья расположены по периметру. Как таковая сцена – это решетка на потолке. Сначала зрители сидят в полной темноте под звуки нагнетающей фрустрацию музыки, а потом должны оборачиваться, вытягивать шеи или запрокидывать голову назад, чтобы увидеть происходящее. Более того, ощущение опасности усиливается за счет мелькания лампочек и линейных светильников, чрезмерно громких звуков падения и стука, а также голосов, которые настойчиво требуют от Родьки совершить убийство.

Тревога и прогрессирующая шизофрения – это то состояние, в котором находится Родька. И зрителям приходится испытывать весь спектр его ощущений, включая зрительные расстройства восприятия, слуховые и визуальные галлюцинации, эхо мыслей, социальную аутизацию, навязчивые размышления, эпизоды бреда, параноидные идеи и обсессии. Из-за мелькания света, громких звуков, спускающихся с потолка насекомых, словно сошедших со страниц «Превращения» Ф.Кафки, зрителям вслед за Родькой приходится щуриться, отмахиваться и отгораживаться от этого Артодианского мира жестокости и бесчеловечности.

Основатель «Театра жестокости» А. Арто еще в начале ХХ века провозгласил, что любое действие, в том числе творческий акт, связано с жестокостью. Осознание жестокости заключается в ее трагической необратимости, а транслятор этого послания – персонаж спектакля. Актер театра «Субботы» Иван Байкалов показал не классический образ Раскольникова, а вневременного обиженного, запуганного, удрученного Родьку, при этом гордого, властного, с зачатками великодушия. Ницшеанский активный нигилизм достигает в персонаже максимума относительной силы, как насилие, направленное на разрушение. И зрителям предстоит вместе с ним пройти по этому пути к апофеозу страха.

Большую часть спектакля Родька – единственный живой персонаж. Мир для него — непонятный, огромный, «неведомый оркестр за стеной». И в этом оркестре живые люди скрыты во тьме, а вместо них взаимодействуют с Родькой только ростовые куклы, неспособные на сочувствие и жалость. Они спускаются сверху и становятся причинами и предпосылками его страха.

В мире спектакля «все, что мы видим – это иллюзия», а та параноидальная мысль, которая толкает Родьку на действие – это желание разрушить рамки иллюзий, чтобы, наконец, выбраться из фантасмагории, возникшей в его больном сознании. Экзистенциальный ужас, в котором находится персонаж, порождает чудовищ, среди которых не только люди-куклы, но и насекомые, и символическая, распавшаяся на части лошадь.

Так в постановке возникает своеобразная ироничная полемика, которую вел и Ф.Достоевский с современниками. Гоголевский комизм, приводивший в свое время Федора Михайловича в восторг, и здесь отражен в парящей перед Родькой Соне, которая всем своим видом напоминает панночку из «Вия», а также в упавшем на Родьку гробе с обращающейся к нему матерью. Но комизм спектакля – это не сочувствующий юмор, а равнодушный смех на похоронах.

Столкновение шуточного и серьезно-трагического достигает апогея с появлением собеседника – двойника (Владислав Демьяненко). И если на первый взгляд после его выхода кажется, что сейчас болезнь отступит и станет легче, то вскоре и эта иллюзия исчезает, так как опять перед зрителем не живой человек, а проводник в бессознательное, где «все наказание – в мысли».

В пораженном болезнью сознании нет границ между бредом и реальностью, нет их и в постановке между сновидениями Раскольникова и пробуждением. Как и старуха в «Пиковой даме», обманувшая Германна, старуха-процентщица оказывается победителем в этой сюрреалистической игре. Она заманивает Родьку, обещая, что они выйдут к свету, но вечность оказывается комнатой, в которой бога нет.

«Родькин чердак» — это постановка, выявляющая бессознательный уровень, где и актер, и зритель могут стать своим сверхреальным двойником. Это многослойное коллективное бессознательное — более глубокий уровень, чем фрейдовское персональное бессознательное, на котором у погруженных во все состояния персонажа зрителей есть возможность обратиться к собственным воспоминаниям и прийти к инсайту. Так зрители превращаются в соучастников преступного, запретного события и проникаются единым состоянием, которое после просмотра спектакля у каждого может привести к разным последствиям: от страстного желания пробудить человечность в других до глубинного внутреннего катарсиса.

Приквел спектакля был показан на фестивале БТК-generation в начале года вместе в другими работами студентов творческой мастерской Р. Кудашова. В честь премьерных показов в конце ноября состоялись лекции о киноверсиях и интерпретациях творчества Ф.Достоевского кинокритика Наталии Эфендиевой и театроведа Владимира Кантора.

Спектакль создан АНО «Содружество негосударственных театров» при поддержке Санкт-Петербургского театра «Суббота».
Проект реализован при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации. Грант предоставлен ООГО «Российский фонд культуры».