Михаил Хейфец, драматург, чья пьеса «Спасти камер-юнкера Пушкина» сейчас триумфально шествует по театрам и театральным фестивалям России, на несколько дней приехал в свой родной город. Родившийся и выросший в Ленинграде, эмигрировавший в Израиль в 1990-м, он посетил Петербург не только как город своей юности. Еще — и как сценическую площадку, в декорациях которой развертывается действие самой прославленной его пьесы. Незадолго до его приезда в Театре на Васильевском состоялась премьера спектакля «Спасти камер-юнкера Пушкина» в постановке Олега Сологубова. На нее драматург не успел. Зато побывал на двух премьерных спектаклях в театре «Суббота». А в промежутке между показами ответил на наши вопросы.

— Михаил, насколько эта пьеса автобиографична? Ее герой, скромный троечник Миша Питунин, который постепенно становится завзятым пушкиноведом, одержим мечтой «переиграть» историю, спасти поэта от рокового выстрела… Сколько в Питунине Хейфеца?

— Пьеса вовсе не автобиографична, хотя и написана как монолог от первого лица. История Миши Питунина сродни истории героя «Медного всадника»: маленький человек, который бежит от памятника, только тут уже сам Пушкин — в роли «всадника». Мне смешно, когда эту историю называют автобиографической. Это совсем не так. Вдумайтесь сами: ну, бредовая же история! Выдуманная, искусственная, вся «сделанная» на голой технике, из головы.

Правда, чтобы она получилась живой, мне надо было оснастить ее максимально конкретными эпизодами. Отсюда — петербургская топонимика. Все эти подробности, как пройти через корпуса первого меда до станции метро «Петроградская», адрес на улице Рентгена, где я сам в детстве жил, магазинчик и фотоателье у «Василеостровской»… А еще для убедительности я насытил эту историю эпизодами, которые случались почти у любого человека. Она же вся составлена из череды случаев, которые может припомнить каждый. Ну, такие же или аналогичные…

Эта пьеса вообще родилась как метафора. Если убрать из нее линию Пушкина — что останется-то? История, как неудачника Мишу Питунина школьные друзья убили за квартиру. Типичная такая «чернушная» новодрамовская история про некоего маргинала. Их пишут сотнями. И даже ставят. Иногда неплохо. Но плоская ведь история-то! А когда появляется линия Пушкина, пьеса сразу меняется. Она про другое получается. Про жизнь человека на разломе истории, культуры, на разломе всего жизненного устройства. Кого-то этот разлом выбрасывает из жизни вообще, кого-то вышвыривает на обочину, меня вот в Израиль послал… Конечно, Пушкин — это всего лишь метафора. Это некий культурный код, символ. Это «наше все», которое вдруг становится никому не нужным. Там ведь ключевая фраза есть, которую многие постановщики выбрасывают, а зря. Она очень важна, по-моему: когда герой выясняет у лоточника, что стихов Пушкина в продаже нет, он отмечает: «Я думал, только нам с Дубасовым Пушкин не нужен, а оказалось — вообще никому. И мы с Дубасовым тут ни при чем».

Вот именно об этом я хотел сделать пьесу! Ходил, думал. И вдруг вспомнил, что в Ленинграде учился в школе имени Пушкина. И у меня сразу все покатило. Я очень быстро текст написал, недели за две-три (я вообще быстро пишу — придумываю долго).

— А в кинотехникуме вы учились?

— Да. И в армии служил.

— Правда? А почему?

— В школе плохо учился.

— Интересно: учились вы плохо, а потом вдруг стали таким вокультуренным человеком? Как это произошло? Под влиянием чего? Или кого?

— Так много вопросов сразу… Давайте лучше про пьесы. Неужели моя личная жизнь правда кого-то может заинтересовать?

— И даже очень. Про вас ведь в Википедии ничего нет. Вы росли читающим ребенком?

— Читающим был всегда, читаю с пяти лет без остановки. А в школе плохо учился, как понял недавно, уже в Израиле, потому, что абсолютно не воспринимаю информацию на слух. Ну, вот такая у меня особенность. В школе же все построено именно на такой форме обучения: учитель говорит, дети слушают. Мне скучно становилось на первых фразах, полная отключка внимания происходила, я улетал куда-то мысленно…

Потом, как у Питунина, был кинотехникум, армия. Потом год работал на заводе «Светлана»… И вот тут меня занесло в студию пантомимы, которую в ДК Ленсовета вел тогда Вячеслав Полунин.

— Асисяй?!

— Ну да. Только он тогда еще не был клоуном Асисяем, а был очень строгим наставником. Например, он требовал к каждому занятию готовить новые этюды. У него отсев был страшный! Жестче, чем на экзаменах в театральные училища. У него были такие специальные карандаши разных цветов, и все знали: если он пометил сегодня твою фамилию одним цветом, то это означает предупреждение. За второе такое же подчеркивание тебя могли и выгнать! А еще у нас всех там были кликухи. Меня, помню, отчего-то сразу назвали «Сценарист». Ну, наверное, потому, что я темы для этюдов легко придумывал.

Профессионально тогда пантомиме нигде не учили, поэтому Полунин пошел в Институт культуры — и мы все за ним вослед…

— А писать вы когда начали? Вообще как стали драматургом?

— В двадцать с чем-то лет я попытался написать свою первую пьесу. Помню, на пишмашинке еще ее отстучал… Пьеса была про Пиросмани. Недавно, кстати, я ее нашел: в каких-то своих архивах рылся… Перечитал и очень удивился: она грамотная такая у меня была, оказывается! Прямо Островский какой-то… Сейчас я так не пишу. У меня там образ придуман — виноград. Символ такой. Пиросмани создает плоды, но сам их не пожинает — их пожинают те, кто его изучает. А он умирает в нищете.

Вообще, если рассказать, как начинаются пьесы, из чего они вырастают, будет смешно. Очень часто первопричиной становится какой-то внешний толчок. Ну, например, шарился я по разным сайтам в интернете и нашел замечательный сетевой журнал «Бродячий заяц» (там много такого публикуют, что нигде не печатается). Вижу: они объявили конкурс мини-пьес на тему Шекспира. То есть надо сочинить что-то на шекспировские сюжеты, но не больше двух страничек. Я и уложил вся пять действий «Гамлета» в полторы страницы. По-моему, эта моя пьеса должна войти во все учебные пособия по драматургии. Она наглядно показывает, как можно сделать пьесу без начального события, без этого фундамента, на котором все строится.

— А «Камер-юнкер Пушкин» как появился?

— Мне хотелось сделать монопьесу. Один замечательный артист, который работал тогда в Вологде и специализировался на моноспектаклях, был готов сделать такой спектакль. И мне бы этого было вполне довольно! Я уже был бы счастлив. Но пьеса неожиданно зажила какой-то фантастической, отдельной от меня жизнью.

Во-первых, она, написанная как монолог, отчего-то провоцирует режиссеров ставить ее как полноценный, густонаселенный спектакль. Я видел, когда ее и на два-три лица раскладывают, и на 10-15…

Во-вторых, несмотря на очень петербургский материал, с узнаваемыми реалиями, первыми ею почему-то заинтересовались не петербуржцы, и даже не москвичи. Ее сначала поставили во Владимире, потом в Москве Иосиф Райхельгауз…

— А потом она начала триумфальное шествие по российской провинции. Лично я видела замечательный спектакль Лысьвенского драматического театра (Пермский край), блистательно показанный на Фестивале театров малых городов России.

— А меня больше всего удивил спектакль в Грозном, где такие бородатые абреки на сцене действуют.

— В Петербурге три театра «Спасти камер-юнкера Пушкина» поставили…

— …в Нижнем Новгороде, в Норильске, в Хабаровске, в Мирном (это Якутия).

— А чем вы объясняете себе секрет такой внезапной популярности вашего «Пушкина…»?

— Думаю, тематикой прежде всего. Все прошли через этот культурный разлом, когда все, чему нас учили, оказалось ненужным, неважным, невостребованным. Когда человек остался один на один на обломках, на разрушенных культурных корнях. Но сама эта тематика вряд ли могла бы заинтересовать режиссеров: они ведь, как собаки, носом чуют зрительский интерес… А пьеса еще и очень смешной получилась, такой язык бытовой, узнаваемый, череда анекдотичных случаев, доведенных до гротеска… Пока все не становится — ну, мне так хотелось, по крайней мере, чтобы становилось в итоге, — комком к горлу.

— У этой пьесы вообще счастливая судьба: мало того, что она победила в «Конкурсе конкурсов» национального фестиваля «Золотая Маска» как лучшая из лучших пьес, так еще и собрала лавры как прозаическое произведение. Меня, кстати, это ничуть не удивляет. Мне всегда казалось, что «Спасти камер-юнкера Пушкина» — прежде всего хорошая проза. Или, знаете, как бывают «пьесы для чтения». Как «Горе от ума», например.

— Не хотелось бы остаться, как Грибоедов, автором одной пьесы… А в прозу, кстати говоря, мне помог ее перевести Николай Голь, замечательный петербургский поэт и переводчик. Кто не знает — его перевод стихотворения «Ворон» Эдгара По считается лучшим, классическим. Так вот. Этой пьесой заинтересовался один журнал, «Северная Аврора», но предложил мне перевести ее в прозаический монолог. «А как? — я у Голя спрашиваю. — В прозе ведь другие законы работают, я никогда прозу не писал…». Николай говорит: «Не надо тебе там ничего переделывать — ремарки просто вычеркни, и всё». Так она стала еще и лауреатом международного литературного конкурса «О Петербурге в прозе и стихах».

— Другие ваши пьесы ставят?

— Ставят «В ожидании Его» — это первая моя была пьеса, с которой я вышел на российский рынок. У ее появления тоже забавная история. На одном из драматургических сайтов я случайно обнаружил письмо, очень наивное и трогательное. Писала женщина из какого-то поселкового клуба: вот, мол, у нас тут театральная студия есть, но в ней — одни женщины, очень бы хотелось найти пьесу из современной жизни, где бы одни женщины действовали… Чем-то меня это письмо зацепило. Я так и представил этот поселок, где все мужики спились уже… В общем, сел и написал пьесу «В ожидании Его». Там четыре разновозрастные героини, 16-летняя малолетка, блондинка под 30, интеллигентная дама лет 40 и бабушка-пенсионерка. Понятно, все ждут любви и счастья. По-моему, прекрасно на антрепризу ложится этот текст.

— А у вас свои любимые пьесы есть?

— Я «Веревкой» горжусь. По-моему, она очень необычно устроена, даже изощренно. Там архитектоника интересная. А появилась она тоже в ответ на объявленный конкурс. Есть такой немецкий городок — Баденвайлер. Там Антон Павлович Чехов преставился. И вот соотечественники (там довольно широкий круг русской диаспоры) решили объявить конкурс среди русского зарубежья — то есть среди писателей, которые живут не в России, но пишут по-русски. Так появилась «Веревка». Она, кстати, в том конкурсе первое место заняла.

— Действительно, очень трогательная, трагикомическая такая «жизненная история». А еще мне у вас очень нравится «Как Циолковский летал на Луну». Эта пьеса как появилась?

— На спор. На пари. Мы с одним знакомым поспорили, может ли «человек с улицы», никому не известный автор, победить в каком-нибудь конкурсе современной драматургии? Я утверждал, что да, он — нет. Надо сказать, что я довольно долго, лет двадцать, никакой современной драмы российской вообще не читал, для меня последними именами современных драматургов были Людмила Петрушевская, Виктор Славкин… Ну вот. А тут начитался — и восхитился. Оказывается, появилось очень много новых авторов. Удивили две вещи: первая — полет фантазии, абсолютная раскованность, и вторая — что есть кто-то, кто способен все это оценить. Есть конкурсы новой драмы и так далее. Ну вот, «Как Циолковский летал на Луну» и была написана как пародия на «новодрамовскую» литературу. А! Я еще выяснил, что Калужский драматический театр объявил конкурс среди «новых драматургов». Условия, как всегда: актуальность, местный материал… Я подумал: так, Калуга, Калуга… Калуга — это Циолковский! И родилась пьеса. Придумал себе псевдоним — Владимир Степняк, биографию выдумал: типа мне 28 лет, это — первый опыт… Короче говоря, в калужском конкурсе победил, на читку ее потом не раз брали. Но на «Любимовку» — нет. Каким-то верхним чутьем они все-таки чужака распознали… Однако пари я выиграл.

— Вас нередко критикуют за то, что вы свои произведения сразу открыто выкладываете в Сеть: читай, кто хочешь! А как же авторское право?

— Конечно, пусть все, кто хочет, читают! Авторское право начинается, когда договор на постановку с автором заключается. Но как режиссеры могут найти пьесу, если она не выложена в открытом доступе? Я тут как-то попытался найти последнюю пьесу Гришковца — так голову сломал. По-моему, это неправильно. Даже глупо как-то. Я всех на свой сайт приглашаю: там все мои пьесы выложены, читайте, берите, кому надо.