Смерть без воскресения
О спектакле Владислава Тутака «Настасья» в театре «Суббота»
x
Сцена из спектакля. Фото Алексея Иванова
Что испытывает человек, глядя на полотно Ганса Гольбейна Младшего «Тело мёртвого Христа в гробу»? На ней снятый с креста Иисус лишён божественной природы и величественной красоты. На его окаменевшем, исхудавшем и истерзанном мучениями теле — открытые раны, в стеклянных глазах на бледном лице — застывшее страдание. Пространство вокруг сдавлено, сжато, будто лишено воздуха и проблесков света. Герои романа «Идиот» по-разному реагируют на картину: Рогожин и Мышкин считают, что от неё «у иного и вера может пропасть», у Ипполита Терентьева она вызывает «странное беспокойство», но в своём предсмертном «Необходимом объяснении» он обнаруживает, что смерть Христа на Земле — это не последнее слово Гольбейна о Спасителе. Так картина в романе становится своеобразным индикатором веры, проверкой её стойкости у героев. На одном полюсе гольбейновской контроверзы сосредоточено безверие и торжество «законов природы», на противоположном — надежда на спасение и воскресение.
Всматриваются в копию картины Гольбейна Младшего и зрители спектакля Владислава Тутака «Настасья», поставленного по роману «Идиот». Это уже второе обращение режиссёра к творчеству Достоевского: в 2021 году в театре «Суббота» он поставил «Родькин чердак» по «Преступлению и наказанию», где метафорой сознания Раскольникова стала тесная каморка. В «Настасье» режиссёр предлагает зрителю на пять часов погрузиться в подсознание Настасьи Филипповны. Спектакль разбит на три части: «Зеркало», «Ваза» и «Звезда Полынь» (но искать в этой структуре отсылку к трёхчастной модели психики или церковным триптихам оказалось напрасным). Предметы и образы, возникающие в романе, укрупнены и возведены в символы разбитой, изломанной жизни. Герои спектакля смотрят в зеркало, которое в конце первого акта рассыпается на осколки; склеенная по кусочкам ваза в финале второй части вновь разбивается вдребезги; предвестником Апокалипсиса упоминается Настасьей упавшая с неба Звезда Полынь — символ наказаний Господних. Тутак создаёт сложный, многослойный мир, состоящий из знаков, метафор и смысловых пересечений.
Герои в этом сюрреалистичном мире возникают преломлёнными через призму восприятия самой Настасьи в исполнении Валерии Ледовских. Для актрисы эта роль отчасти стала преодолением рамок привычного амплуа, и всё же среди многих других своих героев-подростков Валерия Ледовских играет Настасью не вполне роковой женщиной: она по-детски импульсивна, иногда даже истерична, зависима и демонстративно пытается вырваться из-под бремени собственного прошлого. Как бы в пару к Настасье встаёт и другой не повзрослевший ребёнок — Аглая Епанчина (Софья Андреева), младшая сестра Александры (Екатерина Рудакова) и Аделаиды (Дарья Агеева) Епанчиных, которые поначалу без устали нянчат сестру-хулиганку. Однако в иных сценах, например в разговоре с Настасьей или Мышкиным (в разных актёрских составах его играют Владимир Шабельников и Анатолий Гущин), Аглая становится удивительно сдержанной и серьёзной. Нетипичным и как бы отстранённым, холодно комментирующим действие, выглядит Ганя Иволгин (Сергей Кривулёв). В образах Тоцкого и Рогожина нет никакого намёка на социальную принадлежность и состоятельность. Гротескного, неестественно изламывающегося искусителя Тоцкого играет Станислав Дёмин-Левийман, но, облачившись в белый халат, он тут же превращается в профессора Шнейдера, который ласково убаюкивает всхлипывающего Мышкина. Сосредоточенность и сдержанность чередуются с вспышками экспрессии в игре Григория Татаренко — Рогожина, но эти эмоциональные «взрывы», неровная динамика речи свойственны не только ему. Звуковая партитура спектакля полифонична и сплетена в большей степени из воплей, выкриков, стонов, истерического смеха — герои существуют на пределе эмоций, порой на надрыве. Но тем серьёзнее, глубже и страшнее звучат фразы, сказанные спокойно, в тишине или под едва уловимые горькие всхлипывания Мышкина-Христа, страдающего за каждого из этих героев...
Центральным образом и смысловым ядром спектакля Тутака становится картина Гольбейна «Мёртвый Христос в гробу». Поначалу её копия скрыта от глаз зрителей чёрным полиэтиленом, которым замурована вся сцена, похожая на склеп. Это пространство «то ли сгоревшего дома, то ли морга» (цитата из режиссёрской экспликации, эпиграфом высвеченная на экране перед каждым актом) становится метафорой подсознания главной героини и в то же время — мрачным домом, в котором случаются несчастья: гибнет Настасья, сходит с ума Мышкин, впадает в белую горячку Рогожин. В левую стену чёрной комнаты-могилы встроен стеклянный прямоугольный аквариум, похожий на гроб, — визуальная отсылка к гольбейновскому полотну. Ещё одна аналогия возникает в самом начале: сразу после открытия занавеса зритель видит полуобнажённую фигуру мужчины, лежащего меж двух колонн на авансцене. Далее он, как и у Гольбейна, оказывается в «гробу» — стеклянном аквариуме в стене.
Этот мужчина, мгновенно ассоциируемый с «Мёртвым Христом», — князь Мышкин в исполнении Владимира Шабельникова. Он трогателен и нежен, кажется по-детски наивным. Зримое отличие от других героев и его несовместимость с миром страстей выражены и в звуковой партитуре: среди громких возгласов и отчаянных криков он говорит спокойно и, почти как на исповеди, внимательно и смиренно выслушивает каждого героя, будто внутренним взором видя их трагическую долю. Он сострадает каждому и страдает за каждого из несчастных героев: образ Божий растлился в них. Тяжесть этого чувства, словно крест, придавливает Мышкина вниз, и он, то горько всхлипывая, как младенец, сворачивается клубочком, то, мучительно содрогаясь, опускается наземь.
Как Достоевский в романе акцентирует приближение смерти, духовной или физической, так и спектакль движется к катастрофе. В тёмном пространстве практически не появляется солнце, а ведь оно «источник жизни»: сцену затягивает полумрак и лишь иногда лучи прожекторов точечно выхватывают лица и предметы. Изредка свет пробивается резким ослепительным лучом из разбитого окна, а после исчезает вновь. Художник по свету Евгений Ганзбург создаёт акценты, которые дают понять: Настасья тщетно ищет свет внутри себя, он пробивается робкими огоньками, но тотчас рассеивается, умирает в темноте. Эта женщина уже давно выжжена изнутри, морально измучена, и очевидно, что «влечение к смерти» оказывается в ней сильнее «влечения к жизни». Потому Настасья с надеждой смотрит в разбитое окно в ожидании своей Звезды Полынь и так рьяно тянется к ней, когда резким лучом её свет на мгновение врывается в темноту. Потому так заворожённо, почти любовно, Настасья разглядывает истерзанное, начавшее тление тело Спасителя на гигантской копии «Мёртвого Христа» (в отличие от романной героини, испытывавшей от картины противоположные эмоции).
Во втором акте, когда Рогожин и Мышкин беседуют перед стеклянным «гробом» о картине Гольбейна, Настасья сдёргивает чёрный полиэтилен со стен, открывая её копию. Интересно, что Достоевский в романе помещает полотно примерно на той же высоте, что и в Базельском музее, где некогда видел её оригинал, — намного выше уровня глаз. С этого ракурса тело Иисуса как бы нависает над смотрящим, обмякает и выглядит ужасающе. В спектакле картина масштабирована до таких размеров, что не умещается на стене чёрной комнаты.
Существует версия: Гольбейн реалистично и жестоко изобразил смерть Иисуса, чтобы сильнее оттенить чудо Его воскресения. Так или иначе, некоторые научные работы, посвящённые анализу экфрасиса его картины в романе «Идиот», сходятся во мнении, что, как и художник, Достоевский оставляет надежду на духовное воскресение человека, которое случается за пределами романа. Тутак по-другому завершает своё высказывание и, кажется, даже смеётся над возможностью духовного воскресения смехом своих героев.
В третьем, апокалиптическом, акте текст романа сплетён с Откровением Иоанна Богослова. Финальная часть спектакля практически статична: Рогожин с Настасьей и повёрнутый к ним спиной Мышкин замирают, как соляные столпы, монотонно произнося диалоги последней сцены. Иногда Настасья вскакивает со своего кресла, вытягивая руку вверх — к Звезде Полынь. По всей сцене, как зомби, снуёт Трихина (заимствованный из «Преступления и наказания» образ микроскопического существа, его тоже играет Станислав Дёмин-Левийман), только что выползшая из перенесённого на авансцену стеклянного гроба. Стены мрачного дома частично вынесены, разобраны. От ветра колышутся занавеси на окне, где-то вдалеке за сценой слышны суетливая беготня и крики Епанчиных.
Гибель Настасьи показана без пафоса. Это событие сама героиня принимает торжественно и гордо — как долгожданное освобождение от тяжёлого прошлого и угнетающего существования. Пространство в стене, ранее заполненное стеклянным гробом, на время оказывается пустым, потом туда ложится Настасья, принимая на себя образ мёртвого Христа. Мышкин, стоя на коленях перед распахнутыми дверями, всматривается в пустоту, и, словно из ниоткуда, доносится до него голос Настасьи: «Кажется, я вас где-то видела». Крики смолкают, но воцарившуюся тишину тут же разрывает неудержимый женский смех. Мышкин снимает с себя всю одежду, оставшись только в набедренной повязке, и быстро ложится в стеклянный аквариум на авансцене. Спектакль завершается «гомерическим» смехом Настасьи, под раскаты которого в предсмертной агонии корчится в гробу тело Мышкина — Христа. Бог умер. Как в «Родькином чердаке» герои цитируют «Волю к власти» Ницше, так и в финале «Настасьи» происходит неочевидная отсылка к его известному изречению о смерти Бога — утверждение нравственного кризиса и необходимости переосмысления духовных ценностей.
Всматриваются в копию картины Гольбейна Младшего и зрители спектакля Владислава Тутака «Настасья», поставленного по роману «Идиот». Это уже второе обращение режиссёра к творчеству Достоевского: в 2021 году в театре «Суббота» он поставил «Родькин чердак» по «Преступлению и наказанию», где метафорой сознания Раскольникова стала тесная каморка. В «Настасье» режиссёр предлагает зрителю на пять часов погрузиться в подсознание Настасьи Филипповны. Спектакль разбит на три части: «Зеркало», «Ваза» и «Звезда Полынь» (но искать в этой структуре отсылку к трёхчастной модели психики или церковным триптихам оказалось напрасным). Предметы и образы, возникающие в романе, укрупнены и возведены в символы разбитой, изломанной жизни. Герои спектакля смотрят в зеркало, которое в конце первого акта рассыпается на осколки; склеенная по кусочкам ваза в финале второй части вновь разбивается вдребезги; предвестником Апокалипсиса упоминается Настасьей упавшая с неба Звезда Полынь — символ наказаний Господних. Тутак создаёт сложный, многослойный мир, состоящий из знаков, метафор и смысловых пересечений.
Герои в этом сюрреалистичном мире возникают преломлёнными через призму восприятия самой Настасьи в исполнении Валерии Ледовских. Для актрисы эта роль отчасти стала преодолением рамок привычного амплуа, и всё же среди многих других своих героев-подростков Валерия Ледовских играет Настасью не вполне роковой женщиной: она по-детски импульсивна, иногда даже истерична, зависима и демонстративно пытается вырваться из-под бремени собственного прошлого. Как бы в пару к Настасье встаёт и другой не повзрослевший ребёнок — Аглая Епанчина (Софья Андреева), младшая сестра Александры (Екатерина Рудакова) и Аделаиды (Дарья Агеева) Епанчиных, которые поначалу без устали нянчат сестру-хулиганку. Однако в иных сценах, например в разговоре с Настасьей или Мышкиным (в разных актёрских составах его играют Владимир Шабельников и Анатолий Гущин), Аглая становится удивительно сдержанной и серьёзной. Нетипичным и как бы отстранённым, холодно комментирующим действие, выглядит Ганя Иволгин (Сергей Кривулёв). В образах Тоцкого и Рогожина нет никакого намёка на социальную принадлежность и состоятельность. Гротескного, неестественно изламывающегося искусителя Тоцкого играет Станислав Дёмин-Левийман, но, облачившись в белый халат, он тут же превращается в профессора Шнейдера, который ласково убаюкивает всхлипывающего Мышкина. Сосредоточенность и сдержанность чередуются с вспышками экспрессии в игре Григория Татаренко — Рогожина, но эти эмоциональные «взрывы», неровная динамика речи свойственны не только ему. Звуковая партитура спектакля полифонична и сплетена в большей степени из воплей, выкриков, стонов, истерического смеха — герои существуют на пределе эмоций, порой на надрыве. Но тем серьёзнее, глубже и страшнее звучат фразы, сказанные спокойно, в тишине или под едва уловимые горькие всхлипывания Мышкина-Христа, страдающего за каждого из этих героев...
Центральным образом и смысловым ядром спектакля Тутака становится картина Гольбейна «Мёртвый Христос в гробу». Поначалу её копия скрыта от глаз зрителей чёрным полиэтиленом, которым замурована вся сцена, похожая на склеп. Это пространство «то ли сгоревшего дома, то ли морга» (цитата из режиссёрской экспликации, эпиграфом высвеченная на экране перед каждым актом) становится метафорой подсознания главной героини и в то же время — мрачным домом, в котором случаются несчастья: гибнет Настасья, сходит с ума Мышкин, впадает в белую горячку Рогожин. В левую стену чёрной комнаты-могилы встроен стеклянный прямоугольный аквариум, похожий на гроб, — визуальная отсылка к гольбейновскому полотну. Ещё одна аналогия возникает в самом начале: сразу после открытия занавеса зритель видит полуобнажённую фигуру мужчины, лежащего меж двух колонн на авансцене. Далее он, как и у Гольбейна, оказывается в «гробу» — стеклянном аквариуме в стене.
Этот мужчина, мгновенно ассоциируемый с «Мёртвым Христом», — князь Мышкин в исполнении Владимира Шабельникова. Он трогателен и нежен, кажется по-детски наивным. Зримое отличие от других героев и его несовместимость с миром страстей выражены и в звуковой партитуре: среди громких возгласов и отчаянных криков он говорит спокойно и, почти как на исповеди, внимательно и смиренно выслушивает каждого героя, будто внутренним взором видя их трагическую долю. Он сострадает каждому и страдает за каждого из несчастных героев: образ Божий растлился в них. Тяжесть этого чувства, словно крест, придавливает Мышкина вниз, и он, то горько всхлипывая, как младенец, сворачивается клубочком, то, мучительно содрогаясь, опускается наземь.
Как Достоевский в романе акцентирует приближение смерти, духовной или физической, так и спектакль движется к катастрофе. В тёмном пространстве практически не появляется солнце, а ведь оно «источник жизни»: сцену затягивает полумрак и лишь иногда лучи прожекторов точечно выхватывают лица и предметы. Изредка свет пробивается резким ослепительным лучом из разбитого окна, а после исчезает вновь. Художник по свету Евгений Ганзбург создаёт акценты, которые дают понять: Настасья тщетно ищет свет внутри себя, он пробивается робкими огоньками, но тотчас рассеивается, умирает в темноте. Эта женщина уже давно выжжена изнутри, морально измучена, и очевидно, что «влечение к смерти» оказывается в ней сильнее «влечения к жизни». Потому Настасья с надеждой смотрит в разбитое окно в ожидании своей Звезды Полынь и так рьяно тянется к ней, когда резким лучом её свет на мгновение врывается в темноту. Потому так заворожённо, почти любовно, Настасья разглядывает истерзанное, начавшее тление тело Спасителя на гигантской копии «Мёртвого Христа» (в отличие от романной героини, испытывавшей от картины противоположные эмоции).
Во втором акте, когда Рогожин и Мышкин беседуют перед стеклянным «гробом» о картине Гольбейна, Настасья сдёргивает чёрный полиэтилен со стен, открывая её копию. Интересно, что Достоевский в романе помещает полотно примерно на той же высоте, что и в Базельском музее, где некогда видел её оригинал, — намного выше уровня глаз. С этого ракурса тело Иисуса как бы нависает над смотрящим, обмякает и выглядит ужасающе. В спектакле картина масштабирована до таких размеров, что не умещается на стене чёрной комнаты.
Существует версия: Гольбейн реалистично и жестоко изобразил смерть Иисуса, чтобы сильнее оттенить чудо Его воскресения. Так или иначе, некоторые научные работы, посвящённые анализу экфрасиса его картины в романе «Идиот», сходятся во мнении, что, как и художник, Достоевский оставляет надежду на духовное воскресение человека, которое случается за пределами романа. Тутак по-другому завершает своё высказывание и, кажется, даже смеётся над возможностью духовного воскресения смехом своих героев.
В третьем, апокалиптическом, акте текст романа сплетён с Откровением Иоанна Богослова. Финальная часть спектакля практически статична: Рогожин с Настасьей и повёрнутый к ним спиной Мышкин замирают, как соляные столпы, монотонно произнося диалоги последней сцены. Иногда Настасья вскакивает со своего кресла, вытягивая руку вверх — к Звезде Полынь. По всей сцене, как зомби, снуёт Трихина (заимствованный из «Преступления и наказания» образ микроскопического существа, его тоже играет Станислав Дёмин-Левийман), только что выползшая из перенесённого на авансцену стеклянного гроба. Стены мрачного дома частично вынесены, разобраны. От ветра колышутся занавеси на окне, где-то вдалеке за сценой слышны суетливая беготня и крики Епанчиных.
Гибель Настасьи показана без пафоса. Это событие сама героиня принимает торжественно и гордо — как долгожданное освобождение от тяжёлого прошлого и угнетающего существования. Пространство в стене, ранее заполненное стеклянным гробом, на время оказывается пустым, потом туда ложится Настасья, принимая на себя образ мёртвого Христа. Мышкин, стоя на коленях перед распахнутыми дверями, всматривается в пустоту, и, словно из ниоткуда, доносится до него голос Настасьи: «Кажется, я вас где-то видела». Крики смолкают, но воцарившуюся тишину тут же разрывает неудержимый женский смех. Мышкин снимает с себя всю одежду, оставшись только в набедренной повязке, и быстро ложится в стеклянный аквариум на авансцене. Спектакль завершается «гомерическим» смехом Настасьи, под раскаты которого в предсмертной агонии корчится в гробу тело Мышкина — Христа. Бог умер. Как в «Родькином чердаке» герои цитируют «Волю к власти» Ницше, так и в финале «Настасьи» происходит неочевидная отсылка к его известному изречению о смерти Бога — утверждение нравственного кризиса и необходимости переосмысления духовных ценностей.
