К 78-й годовщине с начала блокады театр «Суббота» выпустил спектакль «872 дня. Голоса блокадного города». Спектакль режиссера Татьяны Ворониной («Пять историй про любовь», «Скамейка», «Спасти камер-юнкера Пушкина») составлен из отрывков «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина, из текстов и дневников Лидии Гинзбург, Дмитрия Лихачева, Ирены Дубицкой, Юры Рябинкина… И многих других.

Эти страницы физически присутствуют в спектакле. Вся сцена завалена листочками, создающими впечатление хаоса войны, сменившего мирную жизнь. Босые ноги артистов утопают в этих обрывках. Одеты они в серые платья и рубахи. Здесь есть несколько столов — за ними артисты то сидят, как за партами в классе, то выстраивают их в ряд для композиции наподобие «Тайной вечери» Леонардо. Мы видим их, как видим самые знаменитые картины, — за ¬стеклом. Сцену и зрительный зал разделяет огромная прозрачная стена. А может, она символизирует непреодолимость времени, разницу опыта, невозможность донести те чувства в полной мере?

Почти сразу же в спектакле заходит речь об этой проблеме достоверности. О блокаде может снимать кино и ставить спектакли только тот, кто сам это видел, — звучат слова из интервью Лидии Гинзбург. Это так: любые попытки реконструкции будут в лучшем случае крайне субъективны и неточны, в худшем — покажутся насмешкой над действительностью людей, переживших блокаду.

Но и игнорировать прошлое, отказываться от этой идентичности — невозможно. Как же быть? Спектакль дает ответ. Почти каждое слово здесь звучит освобожденно от эмоций, нейтрально, почти механически. Монотонно повторяют одно и то же: «Счастье…», «Итак…» Перебирают алфавит: «А — артобстрел, К — карточки»… В какой-то добавочной экспрессии здесь нет необходимости. Чувства рождаются внутри зрителя, не могут не рождаться.

Или, может, безжизненность блокадных голосов указывает на страшную голодную апатию, охватившую жителей города. А еще — механическое произнесение слов наводит на мысль об индустрии тоталитаризма, затащившего живых и чувствующих в эту воронку.

Лидия Гинзбург: «Зимой, пока люди открывали в себе кость за костью, совершалось отчуждение тела, расщепление сознательной воли и тела как явления враждебного внешнего мира. Тело выделяло теперь новые ощущения, не свои. Поднимался ли человек по лестнице (с трудом и в то же время с какой-то новой, мучительной бесплотностью) или нагибался, ища калоши, или вползал в рукава пальто — ощущения были чужие, как бы испытываемые кем-то другим. С истощением отчуждение углублялось. Наконец, все раздвоилось странным образом: истощенная оболочка — из разряда вещей, принадлежащих враждебному миру, — и душа, расположенная отдельно, где-то внутри грудной клетки. Наглядное воплощение философского дуализма».

Почти невыносимо звучат строчки одной из самых страшных, может быть, в истории человечества хроник: дневника Юры Рябинкина. Те голод, смерть, мучения мы в действительности не знаем и представляем себе только в меру нашей эмпатии. Нам видна лишь тень того ужаса. Действительно страшат последние записи в дневнике, где Юра описывает общение с мамой и сестрой. Ненависть, бешенство, побои, воровство, паранойя, безумие. Сам тот факт, что пропадают рассудок и воля, пропадает контроль над своим поведением — и близость между родными людьми деформируется в содержимое ада. Очень легко, очень скоро.

За что же держаться? Если можно предполагать, видимо — за слово. Бог сохраняет все; особенно — слова. Сами эти дневники и записи свидетельствуют о том, что оказалось для неуклонно умиравших людей во враждебном мире значительным.