Признавалась вчера на обсуждении и признаюсь здесь: от «Ревизора» театра «Суббота» не ждала ничего хорошего. Фотографии не впечатляли: современная пресс-конференция чиновников, банкеты у барной стойки, офисные помещения, — надоело. Наверняка, будет куча отсебятины с юмором уровня комедийных шоу средней руки. Снова будет мучить вопрос: зачем Гоголь? Очень хочется — пишите пьесу из жизни современной политической элиты. Одним словом, на спектакль пришла во всеоружии аккуратненько сложившегося в голове мнения — хоть рецензию пиши, не заходя в зрительный зал…

…расставаться с придуманным в голове спектаклем было сложно. Но режиссер и актёры безжалостно и последовательно отдирали от моего сознания красиво выстроенные предубеждения. Но держалась за них я стойко. Сначала признала обалденность придумок и построений первой сцены, но мысленно продолжала ворчать, что, мол, одну сцену гениально придумать многие могут, а ты из этой сцены спектакль вытащи! Вторая и третья сцены оказались не хуже первой, но подсознание продолжало твердить: три сцены — это режиссерский эскиз, эскизов хороших много, а много ли из хороших эскизов хороших спектаклей выходит, а? То-то и оно!

Но «Ревизор» Андрея Сидельникова упрямо не шел на понижение. После очередного эпизода поймала свое подсознание на легкомысленной ветрености и непостоянстве — оно теперь было одержимо одной мыслью: давайте, давайте! Это круто! Не споткнитесь! Вы победите!

И спектакль победил. Такого хохота на «Ревизоре» мне слышать ещё не доводилось. Как и видеть удивление на лицах зрителей, до конца не понимающих, точно ли им на спектакле по Гоголю, по школьной программе, так остро и хорошо.

Гоголя, действительно, дописали. С одной стороны, весьма лихо, но в то же время, как оказалось, очень бережно. Словно поставив себя на место Николая Васильевича, вдруг захотевшего подредактировать свой текст с учётом изменившихся (увы, крайне незначительно) жизненных реалий. К примеру, сёмга из-за санкций становится белорусской, унтер-офицерскую вдову не секут, но сажают на пятнадцать суток, почтмейстер возглавляет местное отделение Почты России, а просители, пришедшие к Хлестакову, устраивают несанкционированный и жёстко разгоняемый митинг.

Перечисляю сейчас все эти детали и понимаю, что для невидевшего спектакль это описание сродни тем фотографиям, что я смотрела перед показом. Передает картинку, но измельчает и опошляет суть происходящего на сцене.

Потому что на сцене не КВН и не Камеди Клаб, а настоящий театр. Не остроумно найденные соответствия прошлого и настоящего (хотя и они тоже), а нечто значительно большее. Веселая разудалая комедия, от которой остаётся горькое послевкусие и поселяется на задворках сознания страх. Страх, отгоняемый как нечто несущественное, но никуда не исчезающий. Мы хохочем над обоятельными продажными новостниками Бобчинский и Добчинским с телеканала «Э» («эээ… Сказали мы с Петром Ивановичем»), но они на наших глазах только что сожгли живого человека (трактирного слугу, подавшего счёт) и один из них спокойно вытряхнул из коробочки оставшийся пепел и сложил туда поделки своего сына. Наш смех в этом  спектакле сродни тому, с которым мы просматриваем многочисленные ролики с «перлами» наших политиков; а горечь и страх — из тех, что возникают, когда сознание, отсмеявшись, напоминает совсем другие сюжеты, с ними связанные. Очень по-гоголевски, мне кажется.

Но все это об идеях и смыслах. А хочется ещё и об актёрах. Обо всех. Например, и это, мне кажется, тоже уникально для спектакля, жёстко и безапелляционно осовременивающего классику, вчера, глядя на сцену, мысленно переодевала актеров. В одеяния гоголевской эпохи. Подобно мобильному приложению, монтировала лица, мимику, пластику с костюмами 30-х годов XIX века. И, «повязав последний шейный платок», увидела, что если все они безусловно узнаваемы в сегодняшнем чиновничьем мире, то столь же безусловно и их историческая родословная. Помести их в декорации условного Малого театра, доверь костюмерам-»историографам», стряхни немногую современную лексику с режиссерского экземпляра пьесы, и эти же актеры, заточенные под те же задачи, столь же блистательно разыграют и «Ревизора» для самых заядлых театральных консерваторов.

И Хлестаков Владислава Дьмьяненко. Очень знакомый, простой, как пробка. Человек-пристройка, моментально встраивающийся в любую ситуацию. Не от большого ума и расчета, а на каком-то физиологическом уровне. Уловил настроение мизансцены и тут же занял в ней центральное пространство. Уловил настроение собеседника — и тут же трансформировался в его глазах, приобрел ожидаемые черты. Кажется, единственная сцена, где Хлестакова в прямом смысле мотает от состояния к состоянию — это первая встреча с Городничим. Но тут полностью «вина» последнего. Антон Антоныч (основательный и реалистичный почти до забвения актерства Максим Крупский) здесь — испуганный чиновник, играющий добродушного хозяина города. Но при этом нет-нет да и вылезет из-под его тщательно подогнанной маски цивильности браток из 90х, до которого единственный путь решения проблем — отнюдь не присмыкание. И вот чуткие антенки Хлестакова, улавливая все эти одновременные состояния Городничего, никак не могут вычленить основное — вот и бросает Ивансаныча от трусливого лебезения к оголтелому хамству, от вежливой благодарности к несмелому превосходству. Он здесь похож (что ж меня «Гарри Поттер» третий день преследует!) на богарта перед лицом большого количества людей — бесконечно меняющего обличья от того, что не получается вычленить основной страх основного противника 🙂

В игре Владислава Дьмьяненко (он обладает редкой техникой лёгкости) сочетаются редко сочетаемые черты.  Его пластика остра и отточена, но, в то же время, мягкостью и порой томностью сродни грациозности кошки. Его Хлестаков ускользает. Он предельно конкретен, узнаваем в мельчайших деталях, но почему-то почти неопределим. Помутнение. Облочко, подобное тому наркотическому, что выдувает на окружающих сам Хлестаков в сцене вранья. Наплыло, на мгновения затмило разум и рассеялось. Словно и не было. А нет, было — вот вернулось, чтобы ещё и гостевые тапочки с собой прихватить. И снова исчезло. Только силуэт Гоголя остался. С гитарой. И приятная лёгкая музыка. Красивая сказка. Веселая. И… жёсткий отходняк в финале.