23 февраля основателю и худруку театра «Суббота» исполнилось 82 года. Чем не повод стать гостем нашей рубрики Быть петербуржцем.

«ПОДВОРОТНИ ВСЕ ТЕ ЖЕ»

— За историю «Субботы» мы поставили немало спектаклей, где наш город — действующее лицо: «Заставы ленинградские», «Окна, улицы, подворотни». Многие годы собирали песни, посвященные Питеру, наши композиторы писали новые. И в этих песнях, и в постановках ответы, не всегда однозначные, на вопрос: что значит быть жителем нашего города? Стукач Суконин из спектакля считает себя истинным петербуржцем. Борется за чистоту нравов. А лимитчица Соня, хоть и приезжая, однако по духу Петербургу ближе и роднее.

— Город за последние годы стал лучше или хуже в смысле благоустройства?

— На мой взгляд, он не изменился. Стоит на месте. Фасады подкрасили, а подворотни все те же.

— Какие уголки в Петербурге для вас наиболее памятны?

— «На Васильевский остров я приду умирать». Мы первые исполняли песню на стихи тогда запрещенного Иосифа Бродского. И гимн «Субботы» посвящен Васильевскому острову. «Дождик на Шкиперском, снег на Косой». Петербургские «окна, улицы, подворотни» с их романтикой и гитарами существуют вечно. Новые девочки, мальчики приходят к нам оттуда — на сцену и в зрительный зал.

С ЛЕКЦИЙ — НА СЦЕНУ

— Трудно было создавать театр в Ленинграде, где их и так много?

— Рождение «Субботы» уже давно обросло легендами. Первые субботовцы были интеллектуалами, теоретиками. Они пришли в Выборгский дворец культуры слушать лекции о театре. А после эти «теоретики», совсем молодые люди, попробовали сами делать этюды. И вдруг все переросло в спектакль с какой-то невероятной энергией, искренностью и острой формой.

Это оказалось громким театральным событием, которое привлекло внимание зрителей, критики и, разумеется, чиновников. Как только «Субботу» ни называли: сумасшедший дом, диссидентка, шпана, ленинградская подворотня, островок свободы. Меня же интересовало соединение разных эстетик. Вахтанговские принципы актерского существования, исследование природы театрального творчества. Эксперимент. Исповедальность. Театральная реальность, творимая здесь и сейчас.

— Известно, что театр был создан в субботу, отсюда и название. Но ведь мысль о нем вы вынашивали долго?

— В моей жизни «Суббота» была не первым опытом создания театра. В конце пятидесятых, после окончания Ленинградского театрального института, меня распределили в Челябинск — в местную газету завотделом литературы и искусства. Там, наряду с журналистикой и преподаванием в училище искусств я пытался организовать городской молодежный самодеятельный театр. Удалось. Как теперь считается, это предварило рождение знаменитого «Манекена».

В 1960-м я вернулся в Ленинград, много писал, выпустил несколько книг, защитил кандидатскую. Но идея театра не отпускала. Мысль материальна. Вскоре меня пригласили читать лекции для любителей театра. А результат — вот. «Субботе» исполняется 45.

— Нелегко пришлось?

— Гораздо сложнее было выжить в 90-е, когда нас в буквальном смысле выкинули на улицу из ДК пищевиков, здание которого выкупили бандиты. Рубили декорации топором, избивали актеров. Одному проломили голову. На меня завели уголовное дело, шили «Сопротивление властям». Утверждали, что я, будто Шварценеггер, уложил на месте четырех милиционеров.

На несколько лет мы остались без дома. Но не сдавались, гастролировали, выпускали новые спектакли. В середине 2000-х нас очень выручил Николай Буров — на тот момент председатель городского Комитета по культуре. Помог закрепиться в новом помещении на Звенигородской, утвердиться в нынешнем статусе государственного театра. Он артист, профессионал театра, а не просто чиновник от культуры. Люди искусства во все времена поддерживали нас: Александр Володин, Михаил Жванецкий, Лев Додин, Ольга Волкова, Кама Гинкас, Эдуард Кочергин и многие другие.

ПРОДАЖНОЕ ИСКУССТВО ОПАСНО

— О чем вы мечтали в детстве? Как пришли к мысли, что ваша судьба — театр?

— В детстве хотел стать писателем. Исписывал школьные тетрадки рассказами и романами. Наверное, потребность создавать другой мир, другую жизнь и привела в конечном итоге к театру. Ведь он и есть пространство внутренней свободы.

— Когда началась война, вам было девять лет. Что помните из того времени?

— Все воспоминания связаны с отцом. Он был военным. В 1940 году, в звании полковника, его назначили начальником инженерного управления Закавказского военного округа. Организовал ледовую переправу через Керченский пролив, воевал на Белорусском, Четвертом Украинском фронтах, бился с самураями Квантунской армии, ранее — с басмачами.

Всю войну мама, сестра и я кочевали поближе к тем местам, где он служил: Средняя Азия, Дальний Восток, Кавказ. Есть семейная фотография — мы навещаем отца во время затишья на передовой.

Одно из ярких и горестных воспоминаний детства: в поездке на Дальний Восток во время остановки я сошел с поезда и увидел огромную сопку всю в цветущих ландышах. Невероятной красоты картина. И среди этих цветов шел мужчина и плакал. Какое горе его постигло? Я не знал этого. Только горячо ему сострадал.

— Где вы провели блокаду?

— Всю войну мы ездили. Можно назвать это эвакуацией. Но в Ленинграде и Кронштадте оставались мамины сестры и тетки. Она за них очень переживала. Немцы разбомбили их квартиру на набережной реки Мойки. Выжили не все. После войны, уже вернувшись в Ленинград, помню рассказы о блокаде во время семейных застольев, ужасающие подробности.

— Падает ли сейчас культура, как все говорят, или все же надежда есть?

— Уже упала. Но талант — вещь удивительная, расцветает в самых неподходящих обстоятельствах. Художник, наделенный мощной интуицией, не всегда зависит от социальной среды, культурной традиции, истории, стереотипов мышления. Он творит нечто абсолютно новое.

Куда движется театр? Кто-то скажет, что он идет по кругу. Мне лично неважно, куда. Он сам вырулит в подходящую нишу. Лишь бы не ставили препон, а помогали. Главное, чтобы театр был в его разнообразных формах — классике и андеграунде. Чтобы хватило места «и старым и новым».

— Может ли искусство сделать людей лучше?

— Искусство по большому счету может все — как и вера, религия. Оно может как приподнять человека, так и инфицировать идеологической заразой. Именно поэтому опасно заказное, продажное искусство, служащее конкретным людям. Искусство должно иметь свободу развиваться, не утрачивая высших ценностей в погоне за заработком.

ОТКРОВЕННО

«За «Зенит» болел всегда»

— Переживали ли за спортсменов на Олимпиаде? И как относитесь к «Зениту»?

— За «Зенит» болел всегда — я футбольный болельщик с детства. А за нынешней Олимпиадой следил, когда удавалось выкроить время.

— Как относитесь к событиям в Украине?

— Страшные события там происходят. Трудно оценить все это, не зная последствий. Для меня Киев — цветущий город юности, где я закончил школу. Там настигла первая любовь. Трудно, больно думать о том, что творится в этом городе сейчас.